Представляю Вашему вниманию произведение немецкого писателя Эриха Марии Ремарка "Земля обетованная".
Возможно самый сильный, самый крупный и самый трагический... "Возможно" потому, что роман не был закончен: смерть Ремарка в 1970 году оборвала работу над ним.
"Передо мной лежал Нью-Йорк, город без прошлого, город, не выросший сам собой, а построенный людьми целеустремленно и быстро, цитадель из стали, бетона и стек
Главный герой романа Людвиг Зоммер. Он выбрался из лагеря для интернированных лиц, благодаря адвокату, которого послал ему Роберт Хирш.
"Я понимал адвоката, и всё же что-то во мне противилось той гладкости, с которой он переводил всё в бизнес".
Роберт Хирш был единственным человеком в Нью-Йорке, которого он знал. А также благодаря заступившегося за него банкира Танненбаума и Джесси Штайн.
"Мне всё время чудилось, будто я шагаю по гигантской арене, на которой все прохожие играют в какую-то непонятную мне игру, а я хоть и нахожусь в самом центре событий, из игры напрочь выключен, потому что не знаю правил".
Людвиг Зоммер рассчитывал находясь в Америке, найти занятие, связанное с антиквариатом, в чем он поднаторел, спасаясь от гестапо в Брюссельском музее.
Джесси Штайн была "вечной еврейской матерью" всех немецких эмигрантов-евреев.Она обо многих из них заботилась и сопровождала по жизни. "Чтобы жить без корней, надо иметь сильное сердце".
Джесси Штайн устраивала вечера для эмигрантов-евреев, где они обсуждали бесчеловечность гитлеровского режима: "Разум и терпимость всегда были в меньшинстве. Как и человечность".
Возможность спокойной жизни волновала Людвига сильнее, чем остальных его товарищей-эмигрантов.: "Люди полагающие, что они никому не нужны, на самом деле часто самые нужные".
Его учитель, по чьему паспорту он жил: "Пытался приучить меня, знать меру в спорах с судьбой, чтобы не сгореть до срока".
"Я еще не так долго пребывал на воле, чтобы позабыть прямую связь жизни и денег. Пока что это было для меня одно и то же".
Танненбаум, который помог Людвигу въехать в Америку, устраивал приём по случаю получения Танненбаумом гражданства и смены им еврейской фамилии. Он помог Людвигу и с получением постоянной работы. Поскольку Людвиг разбирался в живописи, он усторил его в художественный салон.
В гостинице, где он жил его ждало письмо от Танненбаума, с просьбой позвонить новому работодателю: "Мне казалось, передо мной раскрылся новый путь, а не вечно запертые ворота".
На новом месте он понял: "Чтобы стать знатоком нужны время, терпение и любовь".
Его новый хозяин - Реджинальд Блэк, хотел воспитать из него "хорошего торговца живописью": "Прежде случайное, стало непреложным..."
Они - Людвиг Зоммер и Реджинальд Блэк, рассуждали в свободное от основной работы время о искусстве и о живописи: "На что только человек не горазд - и в добре и в зле. Зло умирает вместе со злодеем, а добро продолжает светить в веках".
Роберт Хирш любил повторять, что их посиделки с Людвигом, когда-нибудь "покажутся лучшими моментами"их жизни в Америке.
Примерно то же самое он испытывал и к Марии Фиоле, одной из его знакомых женщин: "Оно подступило из темных глубин и нахлынуло сразу...чувство, от которого у меня перехватило дыхание и в то же время внутри всё наполнилось долгожданным покоем..."
Людвиг Зоммер и Мария Фиола были очень схожи друг с другом: "мы знали, что наши жизни могут идти рядом, не пересекаясь друг с другом".
Ему было хорошо на душе после встреч с Марией Фиолой.: "Свинцовый комок страха куда-то исчез, а вместо него был образ солнечной поляны, отдаленные крики кукушки и утренний лес озаренный первыми лучами".
"Самая большая опасность подстерегает того, кто думает что он уже спасся". Мария Фиола работала манекенщицей и уехала по работе в Голливуд, а Людвиг встретил старого приятеля Зигфрида Ленца, посланца Марии, живущего в Калифорнии и советовавшего Людвигу переехать туда же.
"Я заснул, но через несколько часов проснулся от собственного крика. Мне снились мертвецы... Я подумал о графине, которая не может умереть, о Джесси, которая умирать не хочет, принял снотворное и только потом погрузился в сон, зная что мне нечего противопоставить им, кроме моего истерзанного, расколотого "я".
